Карпова Т.И. Из воспоминаний  http://www.wkch83.ru/karpova/biography_history/uchitelja/

Учителя

Дерптский Университет, после революции, в 1918 году был эвакуирован в Воронеж. То есть Воронежский университет - это бывший Дерптский, туда же переехала библиотека Дерптского Университета и какие-то определенные кадры. Когда я доучилась до четвертого курса, и подошло время дипломного проектирования. Меня к себе в дипломницы выбрал не кто-нибудь, а Илья Николаевич Бороздин - в свое время активный член кадетской партии, дворянин. О роде Бороздиных даже фильм был - «Две жизни», они представители российской интеллигенции, из дворян вышедшей.
Дипломницей Бороздина я стала прямо на экзамене по историографии, после первой встречи с ним.
У нас по историографии учебников не было, по истории философии учебников не было. Мы записывали за профессором Бернадинером историю философии, он читал блестяще, а я как отличница всегда за первым столом сидела, все записывала, кстати, по моим конспектам лекций по истории философии потом экзамены сдавали несколько поколений партийных работников Воронежских заочников истфаков ВГУ. Вовка Второв как-то ко мне подошел (секретарь комитета комсомола, философ, невысокого роста, вот такая башка, короче - «Сократ»): «Томка, дай свои лекции, там у меня просят». Спустя некоторое время с помпой мне сообщает, что меня ждут в кабинете секретаря горкома партии Журавлева. Приходим, нас приглашают, там толпа людей. Никола Антонович Журавлев выходит из-за стола и театральным жестом возвращает мне мои конспекты и говорит: «Большое спасибо». Был такой жест, где-то популистский, вот студентке он благодарен за науку.
Так что писали мы историографию и историю философии дословно за лекторами, потому что не было учебников. Так вот пришла я на экзамен к Бороздину Илье Николаевичу, а он уже был глухой, с аппаратом, у него диоптрия, в общем старенький. Он сам по себе интереснейший человек, он в 1908 году копал Урарту, у него даже, по-моему, докторская не была защищена. У него было 200 работ научных, и в историческом мире он был очень и очень авторитетным человеком, но когда совершилась революция и т.д. их же всех высылали, и он в Ашхабаде прожил все годы советской власти до страшнейшего землетрясения 1948 года (после этого на юге были еще страшные землетрясения в Ташкенте, затем Спитаке). Бороздин в Ашхабаде возглавлял кафедру историческую, там он женился на своей студентке Полине Андреевне, умнице необыкновенной, она у нас читала историю литературы Республик Советских, литературу народов СССР. У них была огромная разница в возрасте. Когда тряхнуло Ашхабад Сталин разрешил всем, кто жив остался, выехать оттуда, но не поселяться в Москве. И им подбирали место поселения, где была бы кафедра, где была бы научная база какая-то. Так Илья Николаевич Бороздин оказался в Воронеже. Это близко к Москве, но это не Москва.
Я прихожу на экзамен по историографии и профессор Бороздин (семинаров же он не вел, никаких семинаров не было) со мной беседует больше часа. Я не знаю, что понравилось Илье Николаевичу Бороздину, до этого же я с ним никогда не общалась, он меня впервые увидел на экзамене по историографии. Он у меня спросил обо всех направлениях исторической мысли, исторической науки от зарождения до сегодняшнего дня. И я, поскольку башка была хорошая (я всегда была благодарна своей голове за то, что в критический ситуации она мне выдавала такое, что, казалось, я никогда этого не знала, но когда я напрягалась, то оттуда «срабатывало»), я выдала ответы по полной программе. Закончился экзамен, я выхожу в коридор чуть живая, там уже все с ума сходят. А потом мне говорят, что придя он на кафедру, Илья Николаевич сказал: «Эту девушку запишите ко мне в дипломники» А на кафедре рядом с ним, с кадетом, работала Флора Соломоновна Грин - одна из активисток Коминтерна. И у них были напряженные отношения – где дворянин и где коминтерн! Флора Соломоновна Грин у нас читала новейшую историю, особенно глубоко давала историю Великой Отечественной войны в художественной литературе. Мы ей очень благодарны, потому что она нам подала всю нашу новейшую историю сквозь призму нашей литературы. Но, во всяком случае, поскольку они с Бороздиным в контре, она ему говорит на кафедре: «Илья Николаевич, а ведь она из рабочей семьи». У дворянина Бороздина никогда не было аспирантов из простонародья. Т.е. она его укусила, что изменяет своим принципам. Он сказал, что ничего, и выбрал меня в свои дипломницы.
Бороздин предложил мне тему дипломной работы: «Евгений Викторович Тарле – историк французской буржуазной революции». Значит, я понимаю, что нужно писать работу в Ленинской библиотеке, потому что в Воронеже таких каких-то комментариев там нет. Я и писала диплом в Ленинской библиотеке, мы там сидели два месяца ели только хлеб и горчицу. Спасибо Хрущеву за то, что он в это время бесплатный хлеб везде в столовых организовал. На столе стояли вазочки с хлебом, у нас же ни копейки денег не было. Мы ели хлеб с солью и горчицей целый месяц. Сталин меня родил, Хрущев меня в Университет привел, потому что реформа, еще хлебом во время дипломного проектирования он кормил нас, потому что нечего было есть.
Кстати, когда я у него защищалась, все это вылилось в настоящий политбой. Контра к Бороздину выразилась и в отношении ко мне, особенно когда секретарь парткома партийного бюро факультета, тоже историк, мне на защите задал вопрос, стал ли Тарле марксистом или нет. Это он у меня у девчонки, у соплюшки спрашивает. Все потому, что жили они на кафедре как дворянин и коммунист.
Я должна была к Илье Николаевичу, очень старенькому ходить на консультации, и иногда приходила к нему домой. Вот вам, так сказать, «картинка с выставки»: я, задрыга из рабоче-крестьянской семьи, да еще с комсомолом на хвосте в придачу, прихожу к нему на первый этаж нашего Университетского дома. Драпировка, тяжелые шторы, которых до этого я еще никогда не видела. У него портретная галерея - все стены увешаны культурой начала века. На фотографиях он в обнимку с Есениным, он в обнимку с Брюсовым. Вот это его окружение. На стенах – серебряный век…
О чем он говорил со мной, зачем я ему понадобилась - я только потом поняла. Ему 70 с лишнем лет, уходит из жизни, советская власть утвердилась, и он со мной разговаривал «на консультациях по дипломной» не про Тарле, не про историографию, он у меня спрашивал, правда ли, что у меня отец рабочий, расспросил всю мою биографию, как отец воевал, а потом, узнав, что я член комитета комсомола, спрашивал: «А что делает комсомол?» Я ему рассказывала о наших агитбригадах, всё-всё… Я только потом сообразила своими мозгами, что он перед уходом из жизни на мне проверял прочность нового строя. Т.е. пытался определить, что этот строй дает, имеет ли перспективу. Видно ко мне он каким-то доверием проникся как к человеку, как к личности, понял, что я не выскочка, не халтурщица. И на мне он проверял какие-то свои сомнения. Я это поняла только намного позже, а тогда я просто-напросто отвечала на его вопросы, причем у нас, каждая наша консультация была описанием нового сюжета из жизни советского времени.
Когда мы подошли к выпускному вечеру, ребята наши организовали вечер в каком-то ресторане, что-то говорили, пили. Но мы решили сходить к нему домой, к Илье Николаевичу Бороздину, с ним попрощаться. Нас человек десять собралось, взяли шампанское, взяли коробки конфет и пришли к нему. Уже поздно было, он был в красивом бархатном халате (я ж никогда мужчин в халатах не видела) Он к нам вышел, с нами пообщался и в назидание нам сказал, что, пожалуйста, будьте в жизни культурниками. Нашу миссию он определил как историческую, как он нам сам сказал, но культурниками не в смысле массовиков-затейников, он это слово не сказал, но он имел в виду именно срез культуры, а носителями высокой, в общем всякой культуры. Так мы попрощались с Ильёй Николаевичем Бороздиным. А в сентябре 1959 года у него случился инсульт, похоронили его в Москве на Ново-Девичьем кладбище, у них фамильный дворянский склеп свой был. Мне рассказывали ребята-аспиранты, которые ездили на похороны.
По большому счету, мне в жизни очень повезло на всех этапах, мне в жизни встречались замечательные люди, Учителя - начиная от учительницы начальных классов Александры Федоровны Суркиной (умница из умниц) до таких, как Илья Николаевич Бороздин.
Повезло и с коллегами, друзьями, в том числе и по комсомолу: Володя Второв, Володя Лесенгартон, много других – о них можно сказать: святые люди в смысле помыслов, в смысле чистоты, самоотдачи, энергии, умения заразить и зарядить кого угодно они могли. Вот так мне повезло и на мое окружение в студенчестве.
Я не идеализирую, были очень разные люди. Я бы могла другую провести целую ленточку тех, кто так же точно учился, но был приспособленцем, кого только не было. Один был прохиндей, не буду фамилию называть, он каждый раз перед отчетами-выборами в группе говорил: «Вы чё, опять её будете комсоргом избирать? Так ему хотелось быть комсоргом, что однажды на каком-то курсе я говорю, братцы, что вы ломаетесь? Давайте мы Борьку изберем комсоргом. Избрали его, и через какое-то время он с лучшим другом Мишкой Сафоновым, который пришел из детской трудовой колонии (ну такой же шоболдай был) затеяли не по мужски какую-то дикую нехорошую склоку. В общем, кончилось все тем, что меня снова избрали комсоргом.
В чем была наша наивная святость и красота того времени? Мишка Сафонов, зараза, ни когда толком не ходил на занятия, просыпал, опаздывал. Жил он на частной квартире на той же улице где и моя была частная квартира. Мне как комсоргу было поручено заходить за ним утром и будить его на занятия. И мы это делали, это смешно. Вот это были обязанности комсорга. Привести Мишку Сафонова на занятия. Вот так мы дружненько жили и работали.
Несостоявшийся комсорг Боря стал потом каким-то образом инструктором ЦК комсомола. Нехорошо об этом говорить, по пьяни утонул он в Каспийском море, будучи в командировке в составе бригады ЦК ВЛКСМ. Ничего из не чего не бывает, ничего не переделаешь, сын у него остался. Но что интересно. Я заканчиваю академию (Общественных наук), Боря - инструктор ЦК комсомола находит меня (а я даже не знала где он, чего он, он для меня был мелочь пузатая), и говорит, мол, тебе скоро на работу распределяться, так вот я могу тебе посодействовать, чтобы тебя на работу в Москве оставили. Я сказала, ты, Боря, будешь меня опекать?! Мне было горько и смешно. Тем не менее, ему и здесь хотелось быть причастным.
Вот от чего нас жизнь спасла - это от зависти к кому-то. Помогли наша самодостаточность, наша самость, умение ответить за себя и за других. И абсолютное отсутствие потребности в покровителях, знакомствах, нет вот этой черной стороны жизни, которая бы нас коснулась. Заканчиваем академию, ну там же женщин много, а я единственная без покровителя. Ну, вы понимаете, что такое покровитель в академии, через постель там и как угодно. У кого-то там из ЦК партии, я даже на улице видела, как один замзав отдела ЦК партии с нашей подругой одной гуляет по набережной, я сделала вид, что их не заметила. Мне же этого ничего не нужно. И вот я помню, что девчонки соберутся вечером: Томка, не может быть, чтобы у тебя не было ни кого. Я говорю, ну вы же у меня есть, вас же дурочек опекать надо, до ума доводить вас надо. Как господь Бог уберег нас от всех теневых сторон жизни, которые были и в то время?! Я не знаю. Я считаю, что это происхождение, что это война, что это сложная жизнь, что это здравейшие нравственные ценности, сформированные дедом, семьёй, улицей. И я ещё хотела сказать в назидание будущим: величайший воспитательный фактор - это улица. Наш переулок Огородный, кусочек улицы Ленина, где мы жили, наши подвижные игры на местности. Ведь теперь же дети сидят за компьютерами, а у нас же ничего не было, мы же сидели на бревнах и играли. В какие только игры мы не играли, они все были связаны с интеллектом, с движением и со спортом. И вот из этого пекла выходили такие… Как говорят, брось кошку - она все равно на четыре лапы встанет. У меня много было жизненных ситуаций, и я благодарна своей судьбе.
Вот когда я деканствовала очень много лет, ведь какие только жизненные ситуации, связанные с судьбами ребячьими мне приходилось разводить – всего не перечислишь. Каких только испытаний не выдержали наши ребята. И как всегда находились и крепкие духом и слабые, умевшие и готовые подставить свое плечо и прятавшиеся за спинами. Умевшие сказать «нет» начальству, не оставить товарища одного и готовые на предательство ради собственного благополучия.
Как-то мне Юрий Николаевич Афанасьев сказал: «Вы что, Тамара Ивановна, хотите собрать в общежитии шестьсот молодых людей, и что бы они все жили как евнухи?» Однажды я была бессильна, когда у меня оказалось восемь потенциальных мамаш на курсе и не один гад не хотел жениться. Что делать? Прошу майора Тарлыкова на военной кафедре: «Толя, оставь мужиков после занятий, ну где я могу еще с ними поговорить как с мужиками». И вот я помню - большая аудитория, сидят лбы-мужики, я знаю, кто из них уже потенциальный отец и кто увиливает направо, налево. Я им прочитала мораль как всегда в своем духе, Тарлыков сидит, уши развесил, а я персонально к каждому обращаюсь так: «Когда в загс пойдешь?». Один из них такой здоровый, наглый говорит, ну, Тамара Ивановна, ну прямо так уж сразу и в загс. Я говорю, ты все понял? Все понял. Разбирайся сам. Но больше всего меня возмутил случай: был парень узбек и девочка узбечка, красавица необыкновенная, умничка, она из какого-то клана своего местного знатного. А он простой крестьянин, и чтобы на ней жениться ему нужен выкуп заплатить какой-то там необыкновенный. Она ждет ребенка, а свадьбу не сыграть - в общем это была трагедия. Я все делала, что бы этот парень не наложил на себя руки в конце-то концов. Тарлыков признался потом, что и его проняло крепко в ходе этой политико-воспитательной работы.

На страницу "Статьи"

На страницу музея